МОЁ ОТЕЧЕСТВО
СТИХОТВОРЕНИЯ СОВРЕМЕННЫХ ПОЭТОВ
Сайт поддержки специальной операции российской армии в Донбассе и на территории Украины
Алиса Орлова (в девичестве Ягубец)
Русский поэт и патриот, автор нескольких поэтических книг. Родилась в городе Кишиневе (МССР) в 1980 году, в 2003 переехала в Москву. С 2016 года живёт в Китае. В 2022 году активно поддержала СВО, цикл военных стихов Алисы звучит на Радио России в рубрике «Поэзия русской весны» в авторском исполнении и на радио «Книга» в исполнении различных актеров. Кроме того, стихи вошли в Антологию военного времени «Воскресшие на Третьей мировой» (составители Захар Прилепин, Алексей Колобродов, Олег Демидов); звучат на площадках России и на фронте в исполнении актеров и волонтёров. В данный момент Алиса готовит к изданию книгу стихов «Русские голоса» — о войне и рядом с войной. Автор телеграм-канала «Алиса и Стихи».
РУССКИЕ ГОЛОСА
Внезапно кончается чёрная полоса.
И в светящейся глубине, на дне большого и белого
арктического безмолвия начинают звучать русские голоса:
поначалу — тихо и как-то несмело, но
постепенно всё громче, в них ещё чувствуется печаль —
«мы так долго молчали» — шестерёнки веков поскрипывают,
словно кто-то достал из серванта пыльный хрусталь
и накрыл на стол, и при этом украдкой всхлипывает:
ведь придут — не все,
доживут — не все,
доползут — не все.
И зияют места пустые бойниц глазницами…
Смерть по русскому полю катится на чёртовом колесе
между школами и больницами
Мелитополя, Харькова, Горловки… напролом —
в обожженные руки раненного Мариуполя,
но уже расцветает радость над тем столом
золотым Воскресенским куполом.
И стоит, лепестки роняя, вишневый сад.
А его поливают градом, взрыхляют пушками…
И зияют места пустые, как двери в ад —
но садятся за стол меж нами Достоевский с Пушкиным,
и смеётся Бродский, и Лермонтов снова юн,
прибывают люди, гудит, оживая, улица,
открывают окна: «тсс, Высоцкий коснулся струн!» —
Петр Ильич благосклонно молчит и на солнце жмурится:
«Да и Бог с ней!» — пусть у ног окурком корчится чёрная полоса
и под визг снарядов срывается в междометия…
Но звучат всё громче, звучат всё крепче — русские голоса.
И уже не гаснет Вечный огонь бессмертия.
Внезапно кончается чёрная полоса.
И в светящейся глубине, на дне большого и белого
арктического безмолвия начинают звучать русские голоса:
поначалу — тихо и как-то несмело, но
постепенно всё громче, в них ещё чувствуется печаль —
«мы так долго молчали» — шестерёнки веков поскрипывают,
словно кто-то достал из серванта пыльный хрусталь
и накрыл на стол, и при этом украдкой всхлипывает:
ведь придут — не все,
доживут — не все,
доползут — не все.
И зияют места пустые бойниц глазницами…
Смерть по русскому полю катится на чёртовом колесе
между школами и больницами
Мелитополя, Харькова, Горловки… напролом —
в обожженные руки раненного Мариуполя,
но уже расцветает радость над тем столом
золотым Воскресенским куполом.
И стоит, лепестки роняя, вишневый сад.
А его поливают градом, взрыхляют пушками…
И зияют места пустые, как двери в ад —
но садятся за стол меж нами Достоевский с Пушкиным,
и смеётся Бродский, и Лермонтов снова юн,
прибывают люди, гудит, оживая, улица,
открывают окна: «тсс, Высоцкий коснулся струн!» —
Петр Ильич благосклонно молчит и на солнце жмурится:
«Да и Бог с ней!» — пусть у ног окурком корчится чёрная полоса
и под визг снарядов срывается в междометия…
Но звучат всё громче, звучат всё крепче — русские голоса.
И уже не гаснет Вечный огонь бессмертия.
ТАНКИ
Есть на свете не связанные сюжеты,
Просто разные повести.
У дороги мальчик дежурит где-то
В Курской области.
Он встаёт пораньше, на завтрак манка,
И бежит на улицу —
Посмотреть, как тянутся к югу танки,
И на солнце щурится.
Там, в котлах, южнее от той обочины,
В запорожской пропасти
Танки сходятся, раскурочены,
Воздух рубят лопасти.
И такой же мальчик не спит в объятиях
Ночи угольной,
Распростёртой над городом Богоматери —
В Мариуполе.
Небо жжёной сползает кожей,
Кровоточит язвами.
Есть сюжеты — внешне вроде похожи,
Но никак не связаны.
Он домой приходит, на ужин каша,
Мама улыбается.
И Алёша спрашивает: как там наши?
— Возвращаются.
Иллюстрация: DazBasta
Есть на свете не связанные сюжеты,
Просто разные повести.
У дороги мальчик дежурит где-то
В Курской области.
Он встаёт пораньше, на завтрак манка,
И бежит на улицу —
Посмотреть, как тянутся к югу танки,
И на солнце щурится.
Там, в котлах, южнее от той обочины,
В запорожской пропасти
Танки сходятся, раскурочены,
Воздух рубят лопасти.
И такой же мальчик не спит в объятиях
Ночи угольной,
Распростёртой над городом Богоматери —
В Мариуполе.
Небо жжёной сползает кожей,
Кровоточит язвами.
Есть сюжеты — внешне вроде похожи,
Но никак не связаны.
Он домой приходит, на ужин каша,
Мама улыбается.
И Алёша спрашивает: как там наши?
— Возвращаются.
Иллюстрация: DazBasta
ШТОРЫ ИЗ ГОБЕЛЕНА
Шторы из гобелена
Качаются на ветру.
Правда и впрямь нетленна.
«Я никогда не умру», -
Твердит восьмилетний мальчик,
Уши зажав. Огонь!
Бабушка вдруг заплачет,
Тронув его ладонь.
Мертвенно бледны лица,
Словно на похоронах.
Что там решит столица?
Где там моя страна?
Время стоит в окопах
Стылой гнилой водой.
Эх, погоди, Европа,
Свидимся вновь с тобой!
Так же, как в сорок пятом…
Будешь нас, стерва, ждать?
Мальчик шепнёт медбрату:
«Рано мне умирать».
Шторы горят недолго.
Бабушка смотрит вверх.
Но не мигает только…
Боже, помилуй всех.
Шторы из гобелена
Качаются на ветру.
Правда и впрямь нетленна.
«Я никогда не умру», -
Твердит восьмилетний мальчик,
Уши зажав. Огонь!
Бабушка вдруг заплачет,
Тронув его ладонь.
Мертвенно бледны лица,
Словно на похоронах.
Что там решит столица?
Где там моя страна?
Время стоит в окопах
Стылой гнилой водой.
Эх, погоди, Европа,
Свидимся вновь с тобой!
Так же, как в сорок пятом…
Будешь нас, стерва, ждать?
Мальчик шепнёт медбрату:
«Рано мне умирать».
Шторы горят недолго.
Бабушка смотрит вверх.
Но не мигает только…
Боже, помилуй всех.
Мальчику, погибшему при обстреле Донецка 14.06.2022, посвящается
МИША
Миша,
надеюсь, ты слышишь.
Здесь каждая вишня, каждый двор —
Горем непоправимым дышит:
Расстрелян в упор.
Градами… Город топорщит крыши,
Но не спасает — летит снаряд.
Ты рос под эту музыку, Миша,
Восемь отчаянных лет подряд.
Ничего, Миша,
вечность всё примет…
Небо обнимет
Крепко его…
«Миши нет дома! Он с мамой вышел…»
Тише.
Работает ПВО.
Миша,
надеюсь, ты слышишь.
Здесь каждая вишня, каждый двор —
Горем непоправимым дышит:
Расстрелян в упор.
Градами… Город топорщит крыши,
Но не спасает — летит снаряд.
Ты рос под эту музыку, Миша,
Восемь отчаянных лет подряд.
Ничего, Миша,
вечность всё примет…
Небо обнимет
Крепко его…
«Миши нет дома! Он с мамой вышел…»
Тише.
Работает ПВО.
ПРЕКРАСНЫЕ ЛЮДИ
Прекрасные люди с хорошими генами
режут и режут нас автогенами.
Хорошие люди с прекрасными лицами
в головы целятся передовицами.
Люди приличные, рукопожатные
заняты залами, заняты жатвами,
сыром, хамоном и редкими винами…
Мир замирает смертями невинными:
«Ладно, не надо… они всё же наши…»
Всё оправдает бескрайняя Раша
в сером платке и в обугленном ватнике…
Только без паники, слышишь? без паники….
Прекрасные люди с хорошими генами
режут и режут нас автогенами.
Хорошие люди с прекрасными лицами
в головы целятся передовицами.
Люди приличные, рукопожатные
заняты залами, заняты жатвами,
сыром, хамоном и редкими винами…
Мир замирает смертями невинными:
«Ладно, не надо… они всё же наши…»
Всё оправдает бескрайняя Раша
в сером платке и в обугленном ватнике…
Только без паники, слышишь? без паники….
***
…А вот бы Земфира, узнав о смерти Владлена,
Бросила Францию, или где она там, к чертям,
И гордо сказала: «Мне санкции по колено!
Рената, задраивай шлюзы, все по местам!»
И где-то южнее БГ, от натужной фальши
Заработав гастрит и забросив сурьЯ-намаскАру,
Воскликнул в сердцах: «Андрюха, там гибнут наши!» —
И переехал в Рязань или Самару.
Улыбчивый пупсик Ургант вдруг поперхнулся коктейлем
На синем краю залива, даже неважно где,
И сказал:
«Мы, русские, на плохих и хороших друг друга не делим!»,
И пошёл бы в сторону Питера по воде.
И даже не надо Галкина с Пугачевой,
Как только представишь, как в Риге грустит Чулпан
О том, что теперь до Питера — нет билетов дешёвых
(Не успеет проститься), и Макаревич от горя пьян.
Всё это, на первый взгляд, было бы так естественно.
А впрочем, к чему фантазии — работаем с тем, что есть…
По опыту прежних лет я заявляю ответственно:
За каждой Страстною пятницей приходит Благая весть.
03.04.2023
Иллюстрация: DazBasta
…А вот бы Земфира, узнав о смерти Владлена,
Бросила Францию, или где она там, к чертям,
И гордо сказала: «Мне санкции по колено!
Рената, задраивай шлюзы, все по местам!»
И где-то южнее БГ, от натужной фальши
Заработав гастрит и забросив сурьЯ-намаскАру,
Воскликнул в сердцах: «Андрюха, там гибнут наши!» —
И переехал в Рязань или Самару.
Улыбчивый пупсик Ургант вдруг поперхнулся коктейлем
На синем краю залива, даже неважно где,
И сказал:
«Мы, русские, на плохих и хороших друг друга не делим!»,
И пошёл бы в сторону Питера по воде.
И даже не надо Галкина с Пугачевой,
Как только представишь, как в Риге грустит Чулпан
О том, что теперь до Питера — нет билетов дешёвых
(Не успеет проститься), и Макаревич от горя пьян.
Всё это, на первый взгляд, было бы так естественно.
А впрочем, к чему фантазии — работаем с тем, что есть…
По опыту прежних лет я заявляю ответственно:
За каждой Страстною пятницей приходит Благая весть.
03.04.2023
Иллюстрация: DazBasta
12.01.2023
ДМИТРИЮ АРТИСУ
Поэт Дмитрий Артис ушёл на войну,
И ахнула разом столица.
Он мирных ночей променял тишину —
Без слов — на донбасские лица.
Он спит на земле и штурмует февраль
В обнимку с отчаянной музой.
И в тёмных глазах леденеет печаль
Окопных бесхитростных музык.
Вернись, дорогой, и в простом рюкзаке,
Помимо ножа и аптечки,
Домой принеси на родном языке
Способность любить без осечки.
И чтобы до боли свело под ребром,
И пулей пронзило бумажной…
И Бог его знает, что будет потом —
И это, признаться, неважно.
Поэт Дмитрий Артис ушёл на войну,
И ахнула разом столица.
Он мирных ночей променял тишину —
Без слов — на донбасские лица.
Он спит на земле и штурмует февраль
В обнимку с отчаянной музой.
И в тёмных глазах леденеет печаль
Окопных бесхитростных музык.
Вернись, дорогой, и в простом рюкзаке,
Помимо ножа и аптечки,
Домой принеси на родном языке
Способность любить без осечки.
И чтобы до боли свело под ребром,
И пулей пронзило бумажной…
И Бог его знает, что будет потом —
И это, признаться, неважно.
***
Боже Милосердный, Милосердный Боже.
Я ещё живая. Ты, надеюсь, тоже?
Как тебе живётся в газовых скопленьях?
Ты стреляешь в мирных? Ты пытаешь пленных?
Боже Всемогущий, Бог войны и мира.
Замолчало сердце, задубела лира.
Как тебе живётся в тишине проклятий?
Как же так случилось, что воюют братья?
Вездесущий, Вечный, кто же так устроил,
Кто назначил кастинг и раздал нам роли?
Тех и этих, милый, пронеси над бездной.
Если ты умеешь… Боже милосердный.
Боже Милосердный, Милосердный Боже.
Я ещё живая. Ты, надеюсь, тоже?
Как тебе живётся в газовых скопленьях?
Ты стреляешь в мирных? Ты пытаешь пленных?
Боже Всемогущий, Бог войны и мира.
Замолчало сердце, задубела лира.
Как тебе живётся в тишине проклятий?
Как же так случилось, что воюют братья?
Вездесущий, Вечный, кто же так устроил,
Кто назначил кастинг и раздал нам роли?
Тех и этих, милый, пронеси над бездной.
Если ты умеешь… Боже милосердный.
МУЗЫКА
Если что, это просто музыка
Тишины после долгих выстрелов…
Между минами тропка узкая,
Между ложью сквозная истина.
В ней просторно и слишком ветрено,
Продувает из окон выбитых…
Жизнь теперь без остатка вверена
Тем, с кем поровну горя выпито.
Ты не бойся, заслышав выстрелы:
Если что, это просто музыка…
Путь один — превозмочь и выстоять.
Мы отныне навеки русские.
Если что, это просто музыка
Тишины после долгих выстрелов…
Между минами тропка узкая,
Между ложью сквозная истина.
В ней просторно и слишком ветрено,
Продувает из окон выбитых…
Жизнь теперь без остатка вверена
Тем, с кем поровну горя выпито.
Ты не бойся, заслышав выстрелы:
Если что, это просто музыка…
Путь один — превозмочь и выстоять.
Мы отныне навеки русские.
ИДУЩИМ НА СМЕРТЬ
Идущим на смерть — обязательно выжить,
хоть эта задача совсем нелегка.
Где саван небесный снарядами вышит
и пеплом на город летят облака.
Идущим на смерть — ничего не бояться,
под куполом жизни посчитаны все.
Но страшно молчат полигоны и плацы
и холодно в средней моей полосе.
И пусть где-то там громыхает и рвётся,
но пишутся письма: «…целую», «…дождусь».
Идущий на смерть — он однажды вернётся,
и встретит его белокрылая Русь.
Иллюстрация: DazBasta
Идущим на смерть — обязательно выжить,
хоть эта задача совсем нелегка.
Где саван небесный снарядами вышит
и пеплом на город летят облака.
Идущим на смерть — ничего не бояться,
под куполом жизни посчитаны все.
Но страшно молчат полигоны и плацы
и холодно в средней моей полосе.
И пусть где-то там громыхает и рвётся,
но пишутся письма: «…целую», «…дождусь».
Идущий на смерть — он однажды вернётся,
и встретит его белокрылая Русь.
Иллюстрация: DazBasta
***
Что говорят уходящие на войну
с вещмешком на плече, с иконкой в нагрудном кармане?
— Дай, в последний раз послушаю тишину.
— Передай привет маме.
— В новостях услышишь… не правда, что я погиб:
Я ещё вернусь – не солдатом, так вешней птицей…
Там, где жили мы — вырастает огромный гриб.
И в стерильном небе
отражаются наши лица...
Что говорят уходящие на войну
с вещмешком на плече, с иконкой в нагрудном кармане?
— Дай, в последний раз послушаю тишину.
— Передай привет маме.
— В новостях услышишь… не правда, что я погиб:
Я ещё вернусь – не солдатом, так вешней птицей…
Там, где жили мы — вырастает огромный гриб.
И в стерильном небе
отражаются наши лица...
***
Мы выходим — сами не поймём куда,
То ли в поле, то ли в русский космос,
Только стонут вслед стальные провода,
Только вышки GPS стенают в голос:
Целься!.. пли!.. За нами рубежи,
За которые Сусанин не водил их,
Там лишь — тишь, бараки, гаражи,
Выше, плотники, стропила и кадила!
Свет созвездий, битое стекло
На задворках маленькой планеты,
В бой идёт заморское мурло,
Байрактары в пальцах, что кастеты.
Но над всем, огромный, как Ничто,
Ледяной пустыней покрываем,
Русский Бог в расхристанном пальто,
На руках с небесным караваем.
Мы выходим — сами не поймём куда,
То ли в поле, то ли в русский космос,
Только стонут вслед стальные провода,
Только вышки GPS стенают в голос:
Целься!.. пли!.. За нами рубежи,
За которые Сусанин не водил их,
Там лишь — тишь, бараки, гаражи,
Выше, плотники, стропила и кадила!
Свет созвездий, битое стекло
На задворках маленькой планеты,
В бой идёт заморское мурло,
Байрактары в пальцах, что кастеты.
Но над всем, огромный, как Ничто,
Ледяной пустыней покрываем,
Русский Бог в расхристанном пальто,
На руках с небесным караваем.
***
Посмеёмся, всплакнём, помолчим навзрыд
На родном языке, что врагом забыт,
Из гостиных изгнан и заперт в клеть —
А на нём бы жить, а на нём бы петь;
Исключён из списков, поставлен вне,
Под колёса брошен дурной стране,
Но и так — не вытравлен из сердец
И на стяг операции поднят «спец».
Ведь на нём Владимир крестил народ,
И на нём венчали своих господ,
А потом свергали и шли вперёд,
Триедины — Армия, Церковь, Флот.
И на нём летели до самых звёзд,
И на нём же строили Крымский мост,
Возвращали родины лоскуты;
И на нём всё это – читаешь ты.
Так давай же вытащим из руин,
Отряхнём от англий и украин,
И на русском — выдадим пару строк:
Мы навеки русские.
С нами Бог.
Посмеёмся, всплакнём, помолчим навзрыд
На родном языке, что врагом забыт,
Из гостиных изгнан и заперт в клеть —
А на нём бы жить, а на нём бы петь;
Исключён из списков, поставлен вне,
Под колёса брошен дурной стране,
Но и так — не вытравлен из сердец
И на стяг операции поднят «спец».
Ведь на нём Владимир крестил народ,
И на нём венчали своих господ,
А потом свергали и шли вперёд,
Триедины — Армия, Церковь, Флот.
И на нём летели до самых звёзд,
И на нём же строили Крымский мост,
Возвращали родины лоскуты;
И на нём всё это – читаешь ты.
Так давай же вытащим из руин,
Отряхнём от англий и украин,
И на русском — выдадим пару строк:
Мы навеки русские.
С нами Бог.