МОЁ ОТЕЧЕСТВО
СТИХОТВОРЕНИЯ СОВРЕМЕННЫХ ПОЭТОВ
Сайт поддержки специальной операции российской армии в Донбассе и на территории Украины
Владимир Шемшученко
Родился в 1956 г. в Караганде. Получил образование в Киевском политехническом, Норильском индустриальном и Московском литературном институтах. Работал в Заполярье, на Украине и в Казахстане. Прошёл трудовой путь от ученика слесаря до руководителя предприятия. Член Союза писателей России, член Союза писателей Казахстана. Лауреат ряда литературных премий. Участник двенадцати антологий поэзии. Автор семнадцати книг стихов. Живет в г. Всеволожске (Ленинградская область).
Пуля, она – не дура,
А Провиденья рука.
Да здравствует диктатура
Русского языка!
***

Слышащий – да услышит.
Видящий – да узрит.
Пишущий – да напишет.
Глаголющий – повторит.

Всяк за своё – ответит.
Каждому – свой черёд.
СЛОВО, если не светит -
Запечатает рот.

Пуля, она – не дура,
А Провиденья рука.
Да здравствует диктатура
Русского языка!
Помни, что твой кумир –
СЛОВО, но не словцо...
И удивленный мир
Плюнет тебе в лицо.
* * *

Петь не умеешь – вой.
Выть не умеешь – молчи.
Не прорастай травой,
Падай звездой в ночи.
Не уходи в запой.
Не проклинай страну.
Пренебрегай толпой.
Не возноси жену.
Помни, что твой кумир –
СЛОВО, но не словцо...
И удивленный мир
Плюнет тебе в лицо.
А я всё хмурю брови
И лезу напролом…
Поэзия без крови
Зовётся ремеслом.
* * *

Хотел обнять полмира,
Да руки коротки,
Я метил в командиры,
А вышел в штрафники.

Я не плету сонеты
И не хожу в строю,
Заплечных дел поэты
Меня не признают,

А я всё хмурю брови
И лезу напролом…
Поэзия без крови
Зовётся ремеслом.
Украинская полночь для дядьки – тиха и темна –
Лучше времени нет перепрятывать польское сало…
А ко мне в полнолунье приходит Олесь Бузина,
И вселенской тоской от Обводного тянет канала.
Машина времени

1

Украинская ночь домашним пахнет хлебом.
Здесь время не идёт, а тянется, как мёд.
На капли молока, пролитые на небо,
Во все глаза глядит ленивый старый кот.

Он по-кошачьи мудр. Он доктор всех наук.
(Его пра-пра-пра-пра… якшался с фараоном).
Он выскользнул, как вьюн, из цепких детских рук
По одному ему лишь ведомым законам.

Он знает, почему туман сползает с кручи,
И то, о чём поют метёлки тростника.
А я у костерка под ивой неплакучей
Никак не разберусь – зачем течёт река?

Динь-динь, динь-динь, динь-динь – проснулся сторожок!
(Похоже, крупный лещ польстился на наживку…)
Удилище – в дугу! Он сам себя подсёк!
Я вывожу его… как кралю, на тропинку.

И вот он – золотой! Наверно, в два кило…
Танцует на песке последний в жизни танец…
Украинская ночь вздыхает тяжело,
И на её щеках – предутренний румянец.

Лизнула сапоги неспешная волна,
И лещ – пошёл, пошёл, качаясь с бока на бок…
Иди – мне жизнь твоя сегодня не нужна.
И сладок этот миг, и ветер тёплый – сладок.

2

Наливаются яблоки, ветви пригнув до земли.
После долгих дождей в полный рост поднимаются травы.
Дядька в Киеве верит, что воду в Днепре москали
Отравили не корысти ради, а ради забавы.

Украинская полночь для дядьки – тиха и темна –
Лучше времени нет перепрятывать польское сало…
А ко мне в полнолунье приходит Олесь Бузина,
И вселенской тоской от Обводного тянет канала.

Он садится за стол и усмешкой коверкает рот
И с пустого листа откровенья наотмашь читает…
Дядька в Киеве верит, тоску буряковую пьёт
И из сердца (меня!) пятернёй на паркет выжимает.
Через минуту поодаль рвануло…
Замельтешили вокруг "светлячки"…
Встать не могу – автоматное дуло
Прямо из вечности смотрит в зрачки.
По отвесной стене

1.


Выглянул месяц, как тать, из тумана,
Ножиком чиркнул – упала звезда
Прямо в окоп… В сапоги капитана
Буднично так затекает вода…

Через минуту поодаль рвануло…
Замельтешили вокруг "светлячки"…
Встать не могу – автоматное дуло
Прямо из вечности смотрит в зрачки.

2.

Белый день. Белый снег.
И бела простыня.
Бел, как мел, человек.
Он бледнее меня.

Он лежит на спине,
Удивленно глядит –
По отвесной стене
Страшновато ходить.

"Помолчите, больной. Не дышите, больной", –
Говорит ему смерть, наклонясь надо мной.

3.

Меня спросили: "Кем ты был?"
Я не ответил. Я забыл.
Меня спросили: "Кем ты стал?"
Я не ответил. Я устал.
Меня спросили: "Чем ты жил,
Какому богу ты служил,
Какого сына воспитал,
О чем несбыточном мечтал?"
Жена в глаза взглянула мне –
Как страшно ты стонал во сне.
Только свет и полёт мотылька –
Ни истерик тебе, ни мистерий…
Я – смиреннейший подмастерье,
Данник русского языка!
***

Опустилась на кончик пера
Паутинка ушедшего лета…
Никогда столько синего цвета
В небесах я не видел с утра.

Только свет и полёт мотылька –
Ни истерик тебе, ни мистерий…
Я – смиреннейший подмастерье,
Данник русского языка!
Бреду по сиротской дороге
Под мертвенным светом луны…
Мы все вспоминаем о Боге,
Когда никому не нужны.
Церковь

1

Засиженная вороньём,
Насквозь продутая ветрами –
О нашем, а не о своём,
Скорбит глухими вечерами.

Вне времени и суеты,
Не исчерпав великой силы –
Молитвенно сложив персты
Взывает к совести России.

2

В предчувствии первого снега
Трепещет больная душа.
И ночь хороша для побега,
И вольная мысль хороша.

Бреду по сиротской дороге
Под мертвенным светом луны…
Мы все вспоминаем о Боге,
Когда никому не нужны.
Кончились коммунисты –
"Пятой колонне" салют!
На Украине фашисты
Кровушку русскую льют.
9 мая

Здесь я не жил в блокаду —
После войны рожден.
Мне – ничего не надо.
Павшим – земной поклон.

Стали землей винтовки.
Млеют в лесах соловьи.
Только – на Пискаревке
Родственники мои…

Кончились коммунисты –
"Пятой колонне" салют!
На Украине фашисты
Кровушку русскую льют.

Мне – ничего не надо.
Господи, воля Твоя…
Фрицы мне – не камрады.
Бандеровцы – не друзья.

Не опущусь до злобы.
Бранных слов не скажу.
Ненависть – высшей пробы! –
Сыну в сердце вложу.

Он вытащил меня из пьяной драки
И в спину подтолкнул: "Беги, убьют..."
Он умер тихо, но его собаки
Заснуть всему кварталу не дают.
Ветеран

I.

Он был болен и знал, что умрёт.
Положив мою книгу на полку,
Вдруг сказал: "Так нельзя про народ.
В писанине такой мало толку".

Я ему возражал, говорил,
Что традиции ставят препоны,
Что Мефодий забыт и Кирилл,
Что нет места в стихах для иконы.

"Замолчи! – оборвал он. – Шпана!
Что ты смыслишь! Поэзия – это..."
И закашлялся.
И тишина.
И оставил меня без ответа.

II.

С ним можно было запросто молчать.
Он никогда не задавал вопросы,
Когда я рвал рубаху сгоряча,
Роняя на пол пепел папиросы.

Он не писал ни песен, ни стихов.
С ним жили шавки: Руфь и Недотрога.
За ним совсем не числилось грехов.
Он говорил, что почитает Бога.

Он вытащил меня из пьяной драки
И в спину подтолкнул: "Беги, убьют..."
Он умер тихо, но его собаки
Заснуть всему кварталу не дают.
Ладога и Онега –
Вера, любовь и грусть…
Снега! Побольше снега!
Это зовётся – Русь!
Ладога и Онега

Ладога и Онега –
За горизонт волна.
С берега или брега
Утром звезда видна.

Ладога и Онега –
Вера, любовь и грусть…
Снега! Побольше снега!
Это зовётся – Русь!
Вы сожгли мою русскую хату!
Потому для меня вы – враги.
Я заставлю вас жить на зарплату,
Чтобы впредь неповадно другим...
Враги сожгли родную хату
(Михаил Исаковский)

Замечтались... Раз-два и готово –
Перешли нас нахлебники вброд,
И жуют наше русское слово,
Превращая в поток нечистот.

И удравшие (глянь!) приползают,
Будто полчища саранчи.
Я их помню – со злыми глазами! –
И люблю их, да так, хоть кричи.

И кричу, что ещё остаётся,
В пику сверхтолерантной шпане.
Этот стон у нас песней зовётся...
Эй, борцы с экстремизмом, ко мне!

Вы сожгли мою русскую хату!
Потому для меня вы – враги.
Я заставлю вас жить на зарплату,
Чтобы впредь неповадно другим...

Вам сегодня тревожно живётся
На руинах великой страны.
Знаю – слово моё отзовётся –
Мне навесят вину без вины.

Я иду, заливаясь слезами,
Всеотзывчивость нашу кляня...
А навстречу – со злыми глазами! –
Боже, как они любят меня!
Поздно сдирать катаракту
И проклинать небеса.
По украинскому тракту –
Русские голоса…
Письмо небратьям

I

Нас много… Нас очень много!
Мы – русские! В этом суть!
Когда мы не верим в Бога,
В делах наших смысла – чуть.

Нас много… Нас очень много!
Мы все из огня и льда!
Пока мы не верим в Бога,
Слова наши, что вода.

Нас много… Нас очень много!
Мы ласковы и нежны!
Мы ближе и ближе к Богу,
А вы уже не нужны…

II

Полютовал на просторе
Ветер, поймавший кураж –
За ночь голодное море
Съело разнеженный пляж.

Тщетно сучит плавниками
Мелкая чаечья сыть –
Ей не разжалобить камни
И никуда не уплыть…

Тленом здесь пахнет и йодом,
Кляксы медуз, как зола –
Им бы держаться за воду,
Только она утекла…

Поздно сдирать катаракту
И проклинать небеса.
По украинскому тракту –
Русские голоса…

Можно фасеточным зреньем
Видеть горячечный бред
И не считать преступленьем
То, что страны твоей нет…
Какое дело мне до медленно жующих
И прочих власть имущих, обласканных судьбой,
Играй, аккордеон, для непосильно пьющих!
И пусть они поют, как мы поём с тобой.
* * *

Обшарпанный футляр, а в нём – аккордеон.
Потёртые меха и клавиши живые...
У дома две сосны стоят, как часовые,
А прежде здесь стоял сосновый батальон.

Держу аккордеон, как дочку на руках.
Меня учил играть отец в белёной хате...
Отец мог умереть от раны в медсанбате,
Но выжил, чтоб сейчас остаться в дураках.

Какое дело мне до медленно жующих
И прочих власть имущих, обласканных судьбой,
Играй, аккордеон, для непосильно пьющих!
И пусть они поют, как мы поём с тобой.
Осень. Звон ветра. Синь высоты.
Тайнопись звездопада.
Если на кладбищах ставят кресты,
Значит, так надо.
Родине

Осень. Звон ветра. Синь высоты.
Тайнопись звездопада.
Если на кладбищах ставят кресты,
Значит, так надо.

Значит, и нам предстоит путь-дорога
За теплохладные наши дела.
Скольких, скажи, не дошедших до Бога
Тьма забрала?

Скольких, ответь, ещё водишь по краю,
По-матерински ревниво любя?
Я в этой жизни не доживаю
Из-за тебя!

Из-за тебя на могилах трава –
В рост! – где лежат друзья…
Но истина в том, что не ты права,
А в том, что не прав я.
И я тому, признаюсь, очень рад –
Похерив все небесные глаголы,
Хохлы не прикрывают куцый зад,
И близятся костры Савонаролы.
***

Бессмысленно былое ворошить –
Пока я к лучшей участи стремился,
Двадцатый век оттяпал полдуши
И треть страны, в которой я родился.

И я тому, признаюсь, очень рад –
Похерив все небесные глаголы,
Хохлы не прикрывают куцый зад,
И близятся костры Савонаролы.

Приветствую тебя, Средневековье!
Мне обжигает лоб печать твоя!
Я жгу стихи, мешаю пепел с кровью
И смазываю петли бытия.

О, как они скрипят! Послушай, ты,
Бегущий мимо к призрачному раю!
Я для тебя – в лохмотьях красоты –
На дудочке поэзии играю.
Не июнь, а какая-то мука!
Я готов согласиться на снег!
Приплывала знакомая сука –
Западенских кровей человек...
***

Не начавшись, закончилось лето –
Льют дожди день и ночь напролёт.
Дистрофичной полоской рассвета
Перечёркнут вдали небосвод.

Не июнь, а какая-то мука!
Я готов согласиться на снег!
Приплывала знакомая сука –
Западенских кровей человек:

Ротик пухленький, злые ресницы,
Из глазёнок вода в три ручья!
Предлагала валить за границу –
Там свидомые наши друзья…

Укатила, назвав (меня!) – диким!
Не поспоришь – своё есть своё…
Я собрал ей в дорогу клубники,
Ведь улитки так любят её!
И надо же было такому случиться!
Увидит разор, закручинится мать…
Лежит на боку в огороде теплица,
Ей снится, что кто-то идёт поднимать...
Украина

Подтаявший снег провалился в теплицу,
Вконец отлежав за полгода бока,
Уверен – ему там неплохо лежится –
Вороны не топчут и нет сквозняка.

А мне почему-то сегодня не спится,
Сижу у окна и гляжу в темноту…
Лежит на боку в огороде теплица,
Неловко коленки прижав к животу.

Фонарь на столбе, как замёрзшая птица –
Дрожит на ветру и не может взлететь…
Лежит на боку в огороде теплица
И даже не хочет чего-то хотеть.

И надо же было такому случиться!
Увидит разор, закручинится мать…
Лежит на боку в огороде теплица,
Ей снится, что кто-то идёт поднимать...
Ты разучился отдавать долги.
Я научился терпеливо ждать.
Ты бросил дом, когда пришли враги.
А я тебе отдал свою кровать.
* * *

Ты жил в тепле с красивою женой.
Я выживал наперекор судьбе.
Ты много лет смеялся надо мной.
А я был рад, что весело тебе.

Ты разучился отдавать долги.
Я научился терпеливо ждать.
Ты бросил дом, когда пришли враги.
А я тебе отдал свою кровать.

Ты ненавистью метишь путь земной.
Я всё тебе простил, и мне легко.
Ты зря топор заносишь надо мной –
Я тень твоя, а солнце высоко...
Из какого я рода-племени?
Кто забросил меня сюда?
Скоро я проплыву мимо времени,
Опрокинутого в никогда…
* * *

Остывают страны, народы
И красивые города.
Я плыву и гляжу на воду,
Потому что она – вода.

А она и саднит, и тянет,
Словно соки земные луна…
Жду, когда она жить устанет
Или выпьет меня до дна.

Из какого я рода-племени?
Кто забросил меня сюда?
Скоро я проплыву мимо времени,
Опрокинутого в никогда…
Звездам нет счёта, бездне – дна.
От белой зависти немею,
И всё же выдохнуть посмею:
Россия – это тишина.
***

Пером и кистью по зиме
Позёмка пишет акварели.
Дрожат ресницы старой ели
И серебрятся в полутьме.
С зеленоглазою луной
Играет старый кот в гляделки.
Вживаюсь в роль ночной сиделки,
Поскольку сам себе – больной.
Пузатый чайник на плите
Пыхтит, вздыхает и бормочет,
Как будто мне напомнить хочет
О заоконной красоте.
Звездам нет счёта, бездне – дна.
От белой зависти немею,
И всё же выдохнуть посмею:
Россия – это тишина.
Кавказской овчарке не снятся кавказские горы.
Ей снится пренаглый соседский ободранный кот,
Который приходит незванно, как беды и воры.
Глазами сверкает и гнусно при этом орет.
***

Кавказской овчарке не снятся кавказские горы.
Ей снится пренаглый соседский ободранный кот,
Который приходит незванно, как беды и воры.
Глазами сверкает и гнусно при этом орет.
Собака встает, потянувшись, плетется к забору.
Отрывисто лает на юрких, чернявых детей,
Затем приглашает несносных ворон к разговору
На тему пропажи оставленных в миске костей.
Устало вздыхает, вполглаза глядит на дорогу,
На серый бурьян, что дорос до некрашеных рам.
Подходит хозяин, хромая на правую ногу,
И гладит собаку по шерсти, скрывающей шрам.